Верующие женщины Godwomen.org

Общее бремя наше — старость, уже либо надвигающуюся на нас, либо, во всяком случае, приближающуюся к нам. Бремя это, как и все остальное, ты несешь и будешь нести спокойно и мудро. Нам никогда не восхвалить достаточно достойно философию, повинуясь которой человек может в любом возрасте жить без тягот.

Тем людям, у которых у самих нет ничего, что позволяло бы им жить хорошо и счастливо, тяжек любой возраст; но тем, кто ищет всех благ в само́м себе, не может показаться злом ничто, основанное на неизбежном законе природы, а в этом отношении на первом месте стоит старость. Достигнуть ее желают все, а достигнув, ее же винят. Такова непоследовательность и бестолковость неразумия! Старость, говорят они, подкрадывается быстрее, чем они думали.

Прежде всего, кто заставлял их думать неверно? Как может старость подкрасться к молодости быстрее, чем молодость — к отрочеству? Каким образом старость могла бы быть на восьмисотом году жизни менее тяжкой? Ибо, когда годы уже истекли, то — какими бы долгими они ни были — неразумной старости не облегчить никаким утешением.

Мудрому надо терпеть это спокойно. И право, разве это сопротивление природе не похоже на борьбу?

Люди не раз оплакивали и то, что они лишены плотских наслаждений, без которых для них жизнь не в жизнь, и то, что ими пренебрегают те, от кого они привыкли видеть уважение. Они жаловались не на то, на что следовало жаловаться; ибо если бы это происходило по вине старости. Нет, причина всех подобных сетований — в нравах, а не в возрасте; у стариков сдержанных, уживчивых и добрых старость проходит терпимо, а заносчивый и неуживчивый нрав тягостен во всяком возрасте.

С одной стороны, при величайшей бедности, старость даже для мудрого быть легкой не может; с другой стороны, для человека, лишенного мудрости, она даже при величайшем богатстве не может не быть тяжкой. Самое подобающее старости оружие — это науки и упражнение в доблестях, которые — после того, как их чтили во всяком возрасте, — приносят изумительные плоды после долгой и хорошо заполненной жизни, и не только потому, что они никогда не покидают человека даже в самом конце его жизненного пути (хотя это — самое главное), но также и потому, что сознание честно прожитой жизни и воспоминание о многих своих добрых поступках очень приятны.

Было бы нечестиво говорить, что старость жалкая. Жизни, прожитой спокойно, чисто и красиво, свойственна тихая и легкая старость. Это неразумные люди относят свои собственные недостатки и проступки за счет старости.


Почему старость может показаться жалкой – находятся четыре причины:

- первая — в том, что она будто бы препятствует деятельности;
- вторая — в том, что она будто бы ослабляет тело;
- третья — в том, что она будто бы лишает нас чуть ли не всех наслаждений;
- четвертая — в том, что она будто бы приближает нас к смерти.

Рассмотрим каждую из этих причин: сколь она важна и сколь оправданна.

Старость отвлекает людей от дел. 

— От каких? От тех ли, какие ведет молодость, полная сил? А разве нет дел, подлежащих ведению стариков, слабых телом, но сильных духом?

Те, кто отказывает старости в возможности участвовать в делах, не приводят никаких доказательств и подобны людям, по словам которых кормчий ничего не делает во время плавания, между тем как одни моряки взбираются на мачты, другие снуют между скамьями, третьи вычерпывают воду из трюма, а он, держа кормило, спокойно сидит на корме. Он не делает того, что делают молодые, но, право, делает нечто гораздо большее и лучшее; не силой мышц, не проворностью и не ловкостью тела вершатся великие дела, а мудростью, авторитетом, решениями, и старость обыкновенно не только не лишается этой способности, но даже укрепляется в ней.

Опрометчивость свойственна цветущему возрасту, дальновидность — пожилому. Но, скажут мне, память слабеет. Пожалуй, если ты не упражняешь ее и если ты и от природы не сообразителен. Старики сохраняют свой ум, только бы усердие и настойчивость у них сохранялись до конца! И это относится не только к прославленным и высокочтимым мужам, но и к частным лицам, живущим спокойно. Они участвуют и в тех работах, которые, как они знают, им самим пользы уже не принесут: для другого поколенья дерево сажает.

Подобно тому, как мудрые старики наслаждаются общением с молодыми людьми, наделенными хорошими природными качествами, и более легкой становится старость тех, кого юношество почитает и любит, так молодые люди ценят наставления стариков.

Старость не только не пребывает в бездеятельности и праздности, но даже трудоспособна и всегда что-нибудь совершает и чем-то занята, — разумеется, тем, к чему каждый стремился в течение всей своей жизни.

Что у тебя есть, тем тебе и подобает пользоваться, и все, что бы ты ни делал, делать в меру своих сил. Оратор, пожалуй, может ослабеть к старости; ведь его деятельность требует не только ума, но и голоса и сил. Правда, звучностью голоса можно блистать и в старости. Но все же старику подобает спокойные и сдержанные слова; изящная и плавная речь красноречивого старика уже сама по себе находит слушателей.

Жизнь течет определенным образом, и природа идет единым путем, и притом простым, и каждому возрасту дано его время, так что слабость детей, пылкость юношей, строгость правил у людей зрелого возраста и умудренность старости представляются, естественными чертами характера, которые надлежит приобретать в свое время. Упражнение и воздержность могут даже в старости сохранить человеку некоторую долю его былых сил.


Старость не обладает силами?

— От старости сил и не требуется. Поэтому законы и установления освобождают наш возраст от непосильных для нас обязанностей. Следовательно, нас не только не заставляют делать то, чего мы не может, но даже и напрягать свои силы настолько, насколько мы можем.

Но многие старики столь слабы, что они не в состоянии выполнить ни одной обязанности и вообще никакого дела, полезного для жизни. Но ведь это — недостаток, не старости свойственный, а обычный при слабом здоровье. Что же, в таком случае, удивительного в том, что старики иногда слабосильны, если этого не могут избежать даже молодые люди?

Старости надо сопротивляться, а недостатки, связанные с нею, возмещать усердием; как борются с болезнью, так надо бороться и со старостью: следить за своим здоровьем, прибегать к умеренным упражнениям, есть и пить столько, сколько нужно для восстановления сил, а не для их угнетения.

При этом надо поддерживать не только тело, но в гораздо большей степени ум и дух; ведь и они, если в них, как в светильник, не подливать масла, гаснут от старости; тело наше, переутомленное упражнениями, становится более тяжелым; но ум от упражнений становится более гибок. Наглость и разврат свойственны молодым людям больше, чем старикам (не всем молодым, однако, а только непорядочным), так старческая глупость, обыкновенно называемая сумасбродством, свойственна только пустым старикам, а не всем.

Ведь старость внушает к себе уважение, если защищается сама, если охраняет свои права, если не перешла ни под чью власть90, если она до своего последнего вздоха главенствует над окружающими ее близкими. Подобно тому, как я одобряю молодого человека, в котором есть что-то стариковское, так одобряю я старика, в котором есть что-то молодое; тот, кто следует этому правилу, может состариться телом, но духом не состарится никогда.

Еще упрек, высказываемый старости: она лишена плотских наслаждений.

Но самый губительный бич, какой природа только могла дать людям, — плотское наслаждение; страсти, жаждущие этого наслаждения, безрассудно и неудержимо стремятся к удовлетворению. Отсюда случаи измены отечеству, отсюда случаи ниспровержения государственного строя, отсюда тайные сношения с врагами; словом, нет преступления, нет дурного деяния, на которые страстное желание плотского наслаждения не толкнуло бы человека. Что касается кровосмешений, прелюбодеяний и всяческих подобных гнусностей, то все они порождаются одной только жаждой наслаждения.

В то время как самое прекрасное, что́ человеку даровала природа -это разум, ничто так не враждебно этому божественному дару, как плотское наслаждение; Ведь при господстве похоти нет места для воздержности, да и вообще в царстве наслаждения доблесть утвердиться не может. Ничто не достойно такого глубокого презрения, какого достойно наслаждение, раз оно, будучи сильным и продолжительным, способно погасить свет духа.

Если разумом своим и мудростью презирать плотское наслаждение мы не можем, то мы должны быть глубоко благодарны старости за то, что она избавляет нас от неподобающих желаний. Ведь наслаждение сковывает нашу способность судить, враждебно разуму, застилает, так сказать, взоры ума, чуждо доблести.

Есть нечто, от природы прекрасное и достославное, чего надо добиваться ради него самого и чему все лучшие люди должны следовать, отвергнув и презрев наслаждение? Почему же мы так много говорим о наслаждении? Именно потому, что старость, отнюдь не заслуживая порицания, достойна даже величайшей хвалы за то, что она совсем не ищет наслаждений. Она обходится без пиршеств, без столов, уставленных яствами, и без многочисленных кубков; поэтому она не знает и опьянения, несварения и бессонницы. Старость, отказываясь от пышных празднеств, все-таки может находить удовольствие в скромных пирах.

Пыл, свойственный молодости; но с годами все смягчается, удовольствие, получаемое от пиршеств, не столько наслаждениями от них, сколько от присутствия друзей и от беседы с ними. Встречу друзей предки наши удачно назвали “жизнью вместе”, так как она, по их мнению, соединяет людей на всю жизнь.

Старость усиливает жадность к беседе, а жадность к питью и еде уничтожает. Хотя старость не лишена способности ценить даже и эти наслаждения. Здесь молодость, глядя на наслаждения на близком расстоянии, радуется им, пожалуй, больше, но ими услаждается в достаточной мере также и старость, глядя на них издали.

Ценно для души быть наедине с собой и, как говорится, с самой собой жить! Если она действительно находит пищу в занятиях и знаниях, то нет ничего приятнее старости, располагающей досугом. Речь идет о занятиях менее важных, но все-таки требующих остроты ума.

Таковы занятия наукой; у людей разумных и хорошо образованных они с возрастом усиливаются. Человек старится, каждый день узнавая что-нибудь новое. Большего наслаждения, чем это наслаждение для ума, конечно, быть не может.

К примеру, поговорим о наслаждениях от земледелия, доставляющим чрезвычайную радость. Им никакая старость не препятствует, и они также соответствуют образу жизни мудреца: радует не только урожай, но и природная сила само́й земли.

Говорить ли о рождении, посадке и разрастании виноградных лоз?
Разве черенки, ростки, тонкие ветки, отводки и отростки лоз не радуют и не изумляют каждого из нас? А лоза, которая от природы слаба и, без подпорки, стелется по земле? Чтобы выпрямиться, она хватается своими усиками, словно руками, за все, что ей попадется; когда она, блуждая, расползается во всех направлениях, искусный земледелец обрезает ее ножом, не давая ей разрастаться наподобие кустарника и чересчур разветвляться. Таким образом, с началом весны в том, что было оставлено, как бы около колен тонких веток возникает так называемая почка; развиваясь из нее, образуется гроздь, которая, увеличиваясь от сока земли и от солнечного тепла, вначале очень терпка на вкус, затем, созревая, становится слаще и, одетая листьями, не лишается умеренного тепла, но защищается от чрезмерного жара солнца. Может ли быть что-нибудь более радостное, чем эти плоды, и более красивое на вид? Радует не только польза от всего этого, но и разведение лоз и их особенности: ряды подпорок, связывание верхушек, подвязывание и отсаживание лоз, обрезывание одних отростков, сохранение других.

Но сельская жизнь радует нас видом не одних только нив, лугов, виноградников и кустарников, но также и садов, и огородов, пасущегося скота, пчелиных роев и разнообразием цветов…

Едва ли возможна старость более счастливая, и не только ввиду сознания исполняемого долга, но и благодаря получаемому удовольствию, и полному изобилию всего того, что людям нужно для жизни. Раз люди нуждаются в этих благах — мы уже можем примириться с отказом от наслаждений - старость даже и без них может быть счастлива!

Вот какой счастливой судьбой дозволено наслаждаться старикам, и возраст не препятствует до глубокой старости усердно заниматься разными делами.

Венец старости — авторитет. Старость, особенно после магистратур, обладает столь великим авторитетом, что она ценнее всех наслаждений юности. Но во всех рассуждениях прославляется только такая старость, которая зиждется на том, что было заложено в юности. Жалка была бы старость, если бы она начала защищаться словами; ни седина, ни морщины не могут вдруг завоевать себе авторитет; но жизнь, прожитая прекрасно в нравственном отношении, пожинает последние плоды в виде авторитета. Вот каковы знаки уважения, как будто ничтожные и обыденные: тебя приветствуют, к тебе подходят, тебе уступают дорогу, перед тобой встают, тебя сопровождают, провожают домой, с тобой советуются.

Какие же плотские наслаждения можно сравнить с наградами в виде авторитета? Те, кто блистательно удостоился этих наград, до конца доиграли драму жизни и в последнем действии не осрамились, как бывает с неискушенными актерами.

Но старики неспокойны, раздражительны и трудны в общежитии, а если приглядеться к ним, то и скупы. Это недостатки характера, а не старости. Впрочем, ворчливость и недостатки еще как-то заслуживают оправдания, не по всей справедливости, но такого, какое, по-видимому, можно принять. Ведь старики думают, что ими пренебрегают, что на них смотрят сверху вниз, что над ними смеются; кроме того, по своему слабосилию, они болезненно воспринимают всякую обиду. Но все эти недостатки смягчаются добрыми нравами и привычками. Дело обстоит так: не всякий нрав портится с возрастом. Строгость в старости одобряется, но умеренную, как и все остальное, но никак не жестокость. Что касается старческой скупости, то смысла здесь нет

Остается еще одна причина, по-видимому, весьма сильно беспокоящая и тревожащая людей преклонного возраста, — приближение смерти, которая, конечно, не может быть далека от старости.

Но сколь жалок человек, если он за всю свою столь долгую жизнь не понял, что смерть надо презирать!

Смерть либо надо полностью презирать, если она погашает дух, либо ее даже надо желать, если она ведет его туда, где он станет вечен. Ведь ничего третьего, конечно, быть не может. Чего же бояться, если после смерти я либо не буду несчастен, либо даже буду счастлив? Впрочем, кто даже в юности столь неразумен, что не сомневается в том, что доживет до вечера?

Более того, возраст этот таит в себе опасность смерти: молодые люди легче заболевают, более тяжко болеют, их труднее лечить; поэтому до старости доживают лишь немногие. Если бы это было не так, то жизнь протекала бы лучше и разумнее; ведь ум, рассудок и здравый смысл свойственны именно старикам; не будь стариков, то и гражданских общин не было бы вообще. Но возвращаюсь к вопросу о надвигающейся на нас смерти: за что же можно упрекать старость, когда то же самое касается и юности? Смерть — общий удел всякого возраста.

Но когда у стариков этот конец наступает, то оказывается, что все прошлое уже утекло: остается только то, что ты приобрел своей доблестью и честными поступками; уходят часы, дни, месяцы и годы, и прошедшее время не возвращается никогда, а что последует дальше, мы знать не можем. Сколько времени каждому дано прожить, тем он и должен быть доволен.

Даже краткий срок нашей жизни достаточно долог, чтобы провести жизнь честную и нравственно-прекрасную; но если она продлится еще, то не надо жаловаться на то, что после приятного весеннего времени пришли лето и осень; ведь весна как бы означает юность и показывает, каков будет урожай, а остальные времена года предназначены для жатвы и для сбора плодов. И этот сбор плодов состоит в старости, в полноте воспоминаний и в благах, приобретенных ранее.

Поистине все то, что совершается сообразно с природой, надо относить к благам. Что же так сообразно с природой, как для стариков смерть? Она поражает и молодых людей, но природа этому противодействует и сопротивляется. Поэтому молодые люди умирают так, как мощное пламя гасится напором воды, а старики — так, как сам собою, без применения усилий, тухнет догоревший костер. У молодых людей жизнь отнимается насилием, а у стариков — увяданием. Именно это состояние принимается так, что чем ближе я к смерти, будто видится земля, и наконец из дальнего морского плавания придешь в гавань.

Впрочем, определенной границы для старости нет, и в этом состоянии люди полноправно живут, пока могут творить и вершить дела, связанные с исполнением их долга, и презирать смерть. Ввиду этого старость даже мужественнее и сильнее молодости. Но лучше всего оканчивать жизнь в здравом уме и с ясными чувствами, когда сама природа постепенно ослабляет скрепы, ею созданные.

Человека легче всего уничтожает все та же природа, которая его склеила; ведь всякая склейка, если она недавняя, разрывается с трудом, а если она старая, то легко. Из этого следует, что старики не должны ни жадно хвататься за эту часть жизни, оставшуюся им, ни покидать ее без причины.

Как говорят мудрецы, не почитайте ни слезами, ни похоронным воплем. Они не находят нужным оплакивать смерть, за которой должно последовать бессмертие.

Все это мы должны обдумать еще в молодости, чтобы могли презирать смерть; без такого размышления быть спокоен душой не может быть никто; ведь умереть нам, как известно, придется, — быть может, даже сегодня. Как сможет сохранить твердость духа человек, боящийся смерти, ежечасно угрожающей ему?

Удовлетворение всех стремлений приводит к удовлетворенности жизнью. Определенные желания свойственны детству. Неужели этого же добиваются молодые люди? Некоторые стремления свойственны ранней молодости. Но разве к ним же склонен зрелый возраст, называемый средним? Некоторые стремления свойственны и этому возрасту; но к ним уже не склонна старость; некоторые, так сказать, последние стремления свойственны старости. И вот, как исчезают стремления, свойственные более ранним возрастам, так же исчезают и старческие стремления. Всякий раз, как это наступает, удовлетворенность жизнью делает своевременным приход смерти.

Не было ли бы намного лучше прожить жизнь, наслаждаясь досугом и покоем, без какого бы то ни было труда и борьбы? Но душа почему-то всегда была в напряжении и направляла свой взор в будущее, словно намеревалась жить тогда, когда уже уйдет из жизни. А то обстоятельство, что все мудрейшие люди умирают в полном душевном спокойствии, а все неразумнейшие — в сильнейшем беспокойстве? Не кажется ли вам, что та душа, которая различает больше и с большего расстояния, видит, что она отправляется к чему-то лучшему, а та, чье зрение притупилось, этого не видит?

И право, какие преимущества дает жизнь? Не больше ли в ней трудностей? Но допустим, что она дает их; ведь она все-таки действительно либо дает некоторое чувство удовлетворенности, либо кладет ему предел. Не хочется мне жаловаться на свою жизнь, как часто поступали многие и притом даже ученые люди, и я даже не раскаиваюсь в том, что жил, потому что жил я так, что считаю себя родившимся не напрасно, и из жизни ухожу, как из гостиницы, а не как из своего дома; ибо природа дала нам жизнь как жилище временное, а не постоянное.

О, сколь прекрасен будет день, когда я отправлюсь в божественное собрание, присоединюсь к сонму душ и удалюсь от этой толпы, от этих подонков! По этой причине старость легка и не только не тягостна, но даже приятна.

Если нам не суждено стать бессмертными, то для человека все-таки желательно угаснуть в свое время; ведь природа устанавливает для жизни, как и для всего остального, меру; старость же — заключительная сцена жизни, подобная окончанию представления в театре. Утомления от нее мы должны избегать, особенно тогда, когда мы уже удовлетворены.

Книгу с рассуждениями о старости выдающийся писатель,
политический деятель и оратор древнего Рима
Марк Туллий Цицерон написал, когда ему было 62 года.